История из жизни:104287
Два мира - два ШапирАВ приснопамятную студенческую бытность сподобило нас сколотитьинститутскую рок-группу (не к ночи упоминать имя ее).Качество институтской аппаратуры было в меру неважным;посвистывающие и подхрипывающие колонки,малохольная, выламывающаяся, что расхлябаный циркуль стойка длямикрофона,мигающая на один глаз в нервическом тике светомузыка,да потрескивающий потенциометрами микшерный пульт с расшатаннымиразъемами.Репетиции проходили по субботам с трех дня до поздней ночи.Мы были предоставлены сами себе, играли что хотели и расходилисьпо домам усталые, счастливые, неся в оглушенном сердце ритмы и переливыфальшевато отыгранных мелодий.На нашу беду, в институте с, вообще-то, ярко выраженныммашиностроительным уклоном, образовалась группа не по делу инициативных,жаждущих духовного, студентов.Замаявшись от сильно и не очень легированных сталей, а также отперспективы связать себя на всю жизнь с холодной обработкой металловрезанием, их потянуло в творчество; им приспичило создать театр.Идея эта не имела к нам прямого отношения лишь на первый взгляд.Начинаясь с вешалки и далее в буфет, всякий театр заканчиваетсяподмостками.В нашем случае именно теми подмостками, коими мы нераздельно владели досей поры по субботам.Театр взгромоздился на сцене всей тяжестью картонных реквизитов,замаячил тенями суетливых, мечущихся актеров, и уполовинил время нашихрепетиций.Театр нам не нравился:По сцене носилась Дульсинея в глубоковатом декольте.В его распахнутостях выдавалась огромных размеров накладнаярезиново-параллоновая грудь, сильно смахивающая из-за отсутствия на нейсосков на выросшую в неправильном месте задницу.Нервный Дон-Кихот с деревянным копьем дружил и колобродил с прыщавымСанчо-Пансой и неизвестного происхождения грустным рабочим в танкисткомшлеме.Этот рабочий, по замыслу, должен был быть безнадежно влюбленным в некуюЗинку-студентку на высокой подошве и с косичками.Странную эту компанию колоритно дополняли юноша,превращающийся с помощью ваты в Старика-Черномора, развеселый и,похоже, действительно пьяный десантник с патриотично-красными ушами,моложавая плоская буфетчица, а также несколько артистов вторых ролей,лишенных театральных костюмов и права голоса.Театралы всегда приходили в семь, на пол-часа ранее условленноговремени.Они выволакивали картонное барахло из нашей общей подсобки, шлялись,задевая провода по сцене, демонстративно игнорировали наши возмущенныевозгласы, отсвечивали туловищами и мешали жить.Начало военным действиям положил наш ударник, умело разрисовавший спомощью шариковой ручки бутаффорскую грудь Дульсинеи волосами. Крометого он дополнил ее бюст зорко глазеющим в складке ягодичных грудейанусом. Нательное сооружение Дульсинеи окончательно и бесповоротноприобрело вид увесистой и бесстыжей жопы.Мы слышали, как вскрикнула Дульсинея, увидев поруганную грудь в первыйраз, как загудели возмущенно театральные гласы, как заливисто хохотнул итут же заткнулся под неободрительными шиками поддатый красноухийдесантник.Началась война:Проколотый басовый динамик, надрезанная мембрана на бас-бочке ударнойустановки, вконец раскуроченная, лишенная некоторых винтов микрофоннаястойка, безнадежно заваливающаяся теперьпри попытке ее установки...Зияющий, неправдободобно широкий анус на груди, точнее теперь уже назаднице у Дульсинеи, неприличное слово, написанное на бутаффорскойкирпичной стене (закрашенное артистами при помощиакварельных красок), прибитые к полу гвоздями сапоги-скороходыДон-Кихота...Что и говорить: Мы искренне ненавидели театр, а театр искренне ненавиделнас, вкупе со всей прочей рок-музыкой.Но репетиции продолжались..Когда у нас не клеилось с новой вещью, мы отвлекались и пародировалинаспех какую-нибудь из общеизвестных песен.В день генеральной репитиции, прогнав репертуар несколько раз, мы, решивпод конец расслабиться, исполнили песенку из Бременских Музыкантов.Песенка предварилась коротким вступительным словом в честь нашегоидеологического руководителя и цензора; худой, как смерть от впитаных посамые кости продуктов идеологического распада, женщине.Бывшие тут же театралы, изменив привычке, собрались у сцены и внималивзглядами верных фанатов.Это было странно, но мы приободрились.Нас попросили исполнить на бис. Мы исполнили. Зашлепали жидкиеапплодисменты.Нас попросили повторить вступительное слово и спеть еще раз.Вдохновленные успехом, мы опять согласились.План следующего вечера был расписан и утвержден загодя:Театральная премьера, наше выступление и, в заключение, дискотека,проводимая одним из театралов.Ухищрения Дульсинеи по перекройке и технике ношения платья не смогли всеже скрыть от публики ни сверлящего, пронизительного анусова взгляда, нипотертого и оттого еще более натуральновыглядещего волосяного покрова на груди.Всякое ее нервозное движение способствовало раскрытию новых перспектив.В зале с самого начала воцарилась нездоровая атмосфера; в первом жедействии раздался неестестванный, истерический смешок задающего тоннеизвестного заводилы, вызвавший тут же всплеск смехов, посмешек ихихиканий.Дульсинея побледнела, растерялась, оробела и стрельнув двусмысленнымвзглядом из грудей, оправила платье.Мы сидели в первом ряду и мстительно ухмылялись.У конкурентов все шло наперекосяк.Потеющий от конфуза Дон-Кихот в какой-то момент зацепился копьем заплатье Дульсинеи и оттянул его настолько, что целиком выставил накладныепрелести на всеобщее обозрение.Зал зааплодировал, взвыл и заулюлюкал. Кто-то корчился, кто-то тихоподвывал, поколачивая себя кулаком по коленям, кто-то тихо трясся вбеззвучном смехе.С этого момента артисты, как бы решив разделится на партии стыдливыхздоровяков и полумертвой нежити, окрасились лицами в багрово-красный ибледно-зеленый.Я поймал на себе лучистый взгляд нашего ударника и мы кивнули другдругу; нас переполняло чувство гордости; спектакль словно бы стал нашимтворением.В разгар нескладного действа, вконец потерявшийся, багровый Дон Кихотнеподвижно и молча встал, опустив копье, перед Дульсинеей.Забыв роль, он упирался мутным взором в грудь возлюбленной; он словнорешал - овладевать ею сейчас, или все же вообще оставить это дело,принимая во внимание наличие у возлюбленной столь серъезного физическогоуродства.Дульсинея не двигалась, прикрывалась рукой и запахивала вырез платья.Она не сводила полного отчаяния взгляда с умолкнувшего партнера.Губы ее шевелились, подсказывали ему нужные слова. Но он не смотрел нагубы.Зал замер. Театральная труппа медленно, как стадо баранов сбилась крыцарю печального образа.- Дульсинея! - Пустив на первом слоге петуха, гаркнул вдруг Дон-Кихот.Зал отозвался сдавленным смехом.- Толик, все хорошо! - Пискнула Дульсинея и зажала ладонью рот.- Как твои дела? - Дон Кихот, загипнотизированно таращился надульсинееву грудь. Он покачивался, словно в трансе.- Кончай! - Встрял десантник. - Заканчивай! Там не так!- Уйдите от меня! - Дульсинея брызнула слезами и бросилась бегом сосцены.Группа артистов, сбившись в кучу, потолпилась на сцене в молчании, покагрустный рабочий в танкистком шлеме, решив осмелеть, не объявил:- Пока все.. - И тут же поправившись, спешно добавил, - Мы не успелидальше..Зал взорвался апплодисментами и хохотом.. премьера с грохотомсостоялась, пусть только и в масштабах студенческой столовой.Мы были счастливы; нам казалось, что после случившегося театру не быватьи мы снова станем безраздельными хозяевами сцены.Настала наша очередь. Отгрохотав репертуар, мы замерли в свете одинокогокрасного прожектора почившей от руки театралов светомузыки.Затихали последние ноты, зашипели на холостом ходу колонки, мычувствовали себя победителями.Попрощавшись, мы сходили со сцены.- А сейчас предлагаем Вашему вниманию песню, посвященную нашей любимой, всеми нами недо.. недолюбимой.. Пацаны, ее любил кто-нибудь, вообще?Нет? Я тоже нет. А может надо было? Точно, давай ее вы.. полюбим. Юра,ты будешь? Или давай ты спереди, я сзади.. Короче эта песняпосвящается...Это было посвящение музыкальной руководительнице, той, от которойзависело наше все, идиотская пародия на песню из Бременских музыкантов,исполненная на генеральной репетиции. Голос Лени, нашего вокала,разливался из колонок. А потом грянула песня:Ты неправильно ширяешься, дурочкаПосмотри, как исхудала фигурочкаХочешь я с тобой вдвоем заторчу?Ни-че-го я не хо-чу.Нам не сразу удалось собраться с мыслями. То, что нас записали былоясно. Зал нехорошо затих;в нем находилось и несколько преподавателей, не было по счастью той,которой было адресованопосвящение. Я был словно оглушен и никак не мог взять в толк, гдеспрятан магнитофон.Состояние у тебя истерическоеСкушай, детка, колесо наркотическоеВыбирай любое - все оплачуНи-че-го я не хо-чуМагнотофон находился в подсобке. Дверь в нее закрыта изнутри. Из поддвери тянулся провод кпульту. Я бросился на пустующую сцену.Третий куплет был много хуже.......Хочешь я тебе рукой подроЯ выдернул шнур. Наступила тишина. А потом зал вновь взорвался свистом,ревом и улюлюканием..Позже, все присутствующие, за исключением преподавателей,как один называли этот вечер лучшим за все годы....В этой войне победил театр. И остался. А проиграли мы. И ушли.Но ведь говорят "что ни делается - все к лучшему".На новой точке нас уже не тревожили ни жутковатые бюсты Дульсинеи, ниблудливые,выдирающие провода, артистические ноги, ни прочая торопливая суетанарождающихся дарований.И правильно; каждому есть место под солнцем.Всем под одним солнцем. Но не всем на одном месте..Во всяком случае, если этим местом является сцена. Да и не только сцена.Михаил Левин
См.также
Внешние ссылки
