История из жизни:138077
Почти все великие открытия начинаются со «сферических коней в вакууме».Прежде чем из черепа Эйнштейна вылупилось E = mc2, прежде чем братьяРайт соорудили первого крылатого «альбатроса», прежде чем Ньютонатреснуло по голове наливное лондонское яблочко – эти великие умы извелитонну бумаги и литр чернил на предварительные расчёты. Кстати, самоетрудное – вовсе не расчёты, хотя они дико нудны и даже доводят догаллюцинаций (Лавуазье кидался чернильницей в чёртиков). Самое трудное –тот критический момент в работе великого учёного, когда у него на рукахпервая готовая модель. Учёный кричит «Ура!», прыгает до потолка ицелует кошку, а потом (радостный, с высунутым языком!) тащит свою теориюна суд научного сообщества, забывая, что это – самые предварительныерасчёты, сделанные для идеальных условий и идеальных параметров, каких вприроде не бывает, что это тот самый «сферический вакуумный конь».Научное сообщество, рассмотрев скептическим глазом эту сырую модельку,дружно говорит ХА-ХА-ХА и издевается над великим учёным так, что дембелякурят в сторонке. Белла, Пастера, Сикорского, Гейтса называли идиотами,про Соитиро Хонду руководство «Тойоты», куда тот пыталсятрудоустроиться, сказало: «Нам стыдно, что мы пустили на порог этогоклоуна», изобретателю буровой вышки заявили: «Сверлить километры грунтав поисках нефти? Сумасшедший!» и предложили просверлить собственнуюголову в поисках серого мозгового вещества. Но хуже всех, конечно,пришлось профессору Зелинскому, который наслушался трёхэтажного мата отвсяких штабс-капитанов и поручиков Ржевских в кабинетах царскогоминистерства обороны – господа офицеры никак не могли взять в толк,зачем нужен противогаз. «Применять на войне отравляющие газы никто нерешится – наступил гуманный двадцатый век! А от запаха мужской портянкии противогаз не спасёт», - категорично заявил Самсонов.В Сеченовке научные исследования опираются на прочный фундамент опытов иэкспериментов над грызунами. Мышиное царство платит Сеченовке большуюдань: до тысячи скальпов в год, и из этой тысячи добрая сотня замученныхзверьков – на совести доцента Шустрикова. У Шустрикова такаяспециализация – проверять на мышах новомодные лекарственные средства иметодики. Выглядит это так: мыша заражают какой-нибудь лихорадкойдоктора Менгеле, а потом потчуют противовирусными препаратами,наноинтерфероном или там озверином, и смотрят, что получится.Представьте, лекарства иногда помогают. Бывает наоборот - от модноголечения мыши дохнут быстрее, чем совсем без лечения. Что делать! Мышидолжны гордиться тем, что умирают во имя лучшего будущего всегочеловечества. Согласно статистике, каждая замученная с 1910-го года мышьспасла в итоге восемь человеческих жизней. Вот так. Притом памятникиПастеру, Листеру, Мечникову, Павлову стоят везде, памятника белым мышамнигде нет. Улицы имени Белых Мышей тоже.Но к делу. Мозги Шустрикова, подобно мозгам большинства талантливыхлюдей, слегка набекрень – это позволяет глядеть на вещи под необычнымуглом, хотя и создаёт существенные проблемы в повседневной жизни. Почтикаждый месяц Шустрикова одолевает научный зуд – тяга испытать на мышках,крысках и хомячках что-нибудь революционное.Как-то за завтраком Шустриков уткнулся в ноутбук и пустил слюну – но нена яичницу с беконом, шипевшую перед ним в сковородке, а на научнуюстатью про коров. У коров был плохой надой, трещины вымени изадумчивость после еды. Французский фермер решил проблему, притащив напастбище музыкальный центр – «Реквием» Моцарта, бодрые маршиИпполитова-Иванова, фуги Баха превратили тощих унылых коров в весёлых,упитанных, довольных жизнью бурёнок. Надои выросли вдвое, вымя каждойкоровы лоснилось свежей кожей, грустное мычание сменилось радостным,мелодическим. Эксперты, изучив этот феномен, пришли к единодушномувыводу: классическая музыка резко повышает иммунитет.Шустриков, человек действия, сразу начал прикидывать – как проделатьтакую же штуку с мышами? После занятий он уединился с грызунами влаборатории и, после недолгих раздумий, решил заразить их стафилококком.Заразил. Затем Шустриков решил, что в первой клетке мыши будут сидетьсовсем без музыки, во второй клетке – с Эминемом, а в третьей – с еголюбимыми вальсами Моцарта. Таким образом, мышей требовалось поместить втри клетки со звукоизоляцией и организовать им консерваторию – тутпредстояла большая работа. В подмогу себе Шустриков вызвал Тёму – самоготолкового парня из младшекурсников.Тёма обрадовался предложению; к тому же доцент его дополнительномотивировал - великодушно пообещал автоматом выставить один из зачётов.Где-то за полтора часа клетки были подготовлены и оборудованы динамикамидля музыки.Утерев трудовой пот, Тёма подошёл к клеткам и стал рассматривать пищащихмышей. Грызуны ещё были бодры и, очевидно, не подозревали, что носят всебе опасные бактерии. Одна из мышей в клетке Эминема потешно встала назадние лапки и стала обнюхивать стенки клетки, а затем приставнымишагами переступила влево. Тёме вдруг стало её жаль. А потом захотелосьприсвоить.- Эта мышь умеет стоять на задних лапках, - сообщил Тёма.- И что? – хмуро спросил Шустриков.- Талантливый зверь. Его можно чему-нибудь выучить и выгодно продать.Доцент промолчал. Тёма разозлился и решил зайти с другой стороны:- Андрей Андреич, а зачем губить сразу пятнадцать мышей? Можно было заразить шесть. По две мыши в каждой клетке – это же всё равно круто.- Нерепрезентативно.- То есть у опыта будут недостоверные результаты?- Да. И вообще, молчел, здоровье человечества построено на мышиных костях, - доцент подошёл к клетке и посмотрел на грызуна. Тот продолжал ходить на задних лапках. – Молитесь теперь на Эминема – если он действительно великий певец, мышь будет жить.Тёма, слушавший Muse и My Chemical Romance, не питал по поводу Эминеманикаких иллюзий. И всё же мысленно ободрил мыша: «Ты будешь моим,дружок. Я в тебя верю».Тем же вечером Тёма заглянул в лабораторию ещё раз – уже без доцента.Наутро он вместе с Шустриковым осмотрел грызунов. Мыши в немузыкальнойклетке и в клетке Моцарта ходили с трудом, а два грызуна лежали вверхбрюшком, жалобно попискивая. В клетке Эминема мышам тоже очевиднопоплохело, но всё-таки они выглядели бодрее и съели почти весь корм.Шустриков был озадачен. Уходя, доцент на всякий случай проверилгромкость музыки и сделал Моцарта погромче, а Эминема – тише.И в этот вечер Тёма нашёл предлог заглянуть в лабораторию без доцента.На следующее утро осмотр выявил удивительные результаты: мыши в клеткеЭминема были почти здоровы и снова съели весь корм. Мыши Моцарта и мышив тихой клетке в полном составе подняли лапки кверху. Шустриковзаподозрил неладное и принялся проверять – те ли это мыши. Мыши вездеоказались те же.- Ничего не понимаю, - развёл руками доцент. – Как мыши могли от него выздороветь, если я от него заболеваю?Тёма дал доценту повозмущаться, а потом попросил у него мыша.- Пока не дам. Хочу их ещё понаблюдать, - отрезал Шустриков.На следующее утро, только Тёма вошёл в универ, случилось невиданноечудо. Можно сказать, ему навстречу вышли волхвы с дарами. Шустриков сулыбкой ждал Тёму у гардероба, в правой руке у него была маленькаяклетка с мышом, а в левой – ведомость.- Артём, ты молодец, - доцент торжественно пожал тёмину руку. – Знаешь, я сразу всё понял, когда увидел в шкафу пустую пачку ампицилина. Конечно, ты по вечерам кормил мышей антибиотиками!Тёма удивлённо поднял глаза:- Вы всё узнали, и всё равно хотите меня похвалить?- Конечно! Я двадцать лет в лаборатории – и до сих пор считал, что мыши не едят ампицилин ни с какой крупой – слишком он горький. А оказывается, его можно смешивать со сладкими кукурузными хлопьями – это же настоящее открытие!И Шустриков бодро расписался в тёминой зачётке. Мышь в клетке встала назадние лапки и радостно пискнула.
См.также
Внешние ссылки
