История из жизни:140319
Про то, как я был начальником полковой бани.В армии я не был, поскольку был студент. Так, разве что – на военке. Авоенка – она военка и есть. Чтоб приобщиться к общему героизму народныхмасс.Под занавес – когда учеба уже кончилась, а дипломов еще нет – случилисьсборы. В энском авиационном полку. Там такие большие самолеты. Типааэробусов. Только для десанта. Ил-76, кто знает. Я согласно ВУС –штурман. Хотя, какой из меня штурман – одно расстройство. Студент. Нопришлось.Кормили знатно. Это обнадеживало.Голубой карантин называлось. В том смысле – для летунов.Обмундировали. Портянки. Сапоги – в самый раз. Гимнастерка большеватая.Размера на три. Или пять. Времен немецкой компании. Почти новая – совсембез дырок и без погон. Для «партизан». Напоминало игру «Зарница». Былатакая у пионеров. И я в ней – как есть «партизанский штурман». В зеленойформе. Потому как летун.Нормальные курсанты издевались издали. Дразнили пиджаками. Оно ипонятно. Кто ж эту толпу, в том смысле, что «партизанский» строй,всерьез воспринять мог?Но гонору много – молодость плюс понты. Студенты, одним словом. Почтидетский сад.Короче, приняли нас. Приодели. И явились отцы-командиры. Выматерили. Тоесть вразумили. Вывели на плац. Исторический.После бунта 1825 года мятежные полки погнали прочь из столицы. На всечетыре стороны.Только, когда: кого надо – казнили, кого надо – сослали, и ажиотаж спал,придворные, те, что побашкавитей, враз смекнули: «Кто ж теперь Царяохранять станет?!»Послали гонцов. Какой полк куда дошел, там и осел. Вроде как у столицыпод боком. А все ж таки далеко.Так что остались в наследство авиаторам мощеный плац, склад инвентаря –на самом деле – полковая церковь и обелиски вокруг. С графскимититулами. Казармы. И еще – офицерское собрание – местный клуб, он же –танцпол – главная достопримечательность. С полным комплектом: лейтенантыв парадной форме, курсанты на выпуск, девицы с военной выправкой, и мы –«партизаны». Совершали вылазки. Согласно статусу. Оправдывали, значит.Была там одна красотка – ох, знатная! – мордашка, ножки, волосы до попы.Ну и попа, конечно. Эля. Девушку так звали. Дочь комполка. Кто ж знал?!Спартизанил я ее. С первой попытки. Думал, диверсию провел на личномфронте. Обрадовался. А зря!Говорю же: женщина – прелесть. Валькирия. Недостаток единственный, ноглавный – меры не знала. Ни в чем. Так что полный курс – до утра уснутьне мечтай. А утром – тем более.Мужчины после таких ласк должны умирать от любви и совершать разныегероические глупости. Я же тупо спал.Первый раз уснул на парашютном складе, и наш курс два часа искал меня повсей территории. Обнаружил комвзвода. Тот еще до института долг Родинеотдал. Опытный, значит.Он тряс меня за плечо и орал:«Вставай-сволочь-сколько-ты-будешь-пить-мою-кро-о-о-овь-!-!-!» Поднял ипогнал к самолетам.Процесс парашютирования выглядел просто. Вначале все дрожали. Потомвскакивал выпускающий. Орал:– Прыгай, чувак! – цеплял крюк и выкидывал все равно кого.Остальные летели следом.Из прочего пейзажа помню, что ремни парашюта как-то сошлись у меня внизуживота на манер кровельных ножниц. А потом искры из глаз и – почти сразу– вот она – земля родна.То, что ноги теперь лучше бы вместе, и хорошо бы согнуть в коленях,вспомнить я не успел. А жаль!Шарахнулся так, что язык чуть не выплюнул. Даже выругаться не смог,поскольку для этого легким требовался воздух.– Ох…– Охх…– Охххуууу…, – выдавил я, забыв, чем там это надо продолжить.Тут примчал наш комвзвода. И опять за свое:– Вставай, сволочь!– Уйди, – говорю, – умирать стану.Видит – не шучу. Сжалился. Он, вообще, молодец. Парашют мой собрал и подживот мне же засунул. На случай ветра. Чтоб потом нас с парашютом повсему полю ловить не пришлось. Говорю же, опытный был комвзвода.Настоящий боец! Исключил момент виндсерфинга на свежей пашне.В часть двигались пешим строем. Никогда не думал, что можно хромать надве ноги одновременно.Второй сон – богатырский – сморил на матче. Бились в футбол скурсантами. Хотели блеснуть. Я стоял на воротах. Умудрился закемарить,не смыкая глаз. Впрочем, играл не хуже многих – когда мяч попадал вцель, то есть в меня – отбивал его непременно. Но голов нам все равнонабили.Наш комвзвода – свой же парень – вынес порицание. Калечить не стал.Перевел в нападение.Тогда же я вник в смысл слова «глиссада». После того, как шарахнул помячу. И именно на ней (глиссаде) оказался велосипед с женой нашегокомполка. Тетку снесло с колес в ближайший лазарет. А муж ее положил наменя глаз. В том смысле, что назначил ВРИО Начбани. До сих пор не могупонять: из мести или в благодарность.На завтра была война. То есть учения. То есть мы полетели.На всех в кабине места не хватило. Меня в трюм отправили – в видедесанта. Наш борт пристроился в хвост ведущему, набрал семь тысяч. Легна курс.От спутной струи самолет покачивало. Так чуть-чуть. Я вот даже ходитьмог. Если на четвереньках. Осмотрелся, обжился чуток. И сам себяскладировал в стопке матрацев. Три снизу, два сверху – веськомандировочный запас экипажа. Там еще волейбольный мяч прилагался. Но яоставил его на потом. Парашют отцепил, чтоб ворочаться не мешал.Уснул, понятное дело.Часа через три полк вышел на цель. Самолеты снизились до двух сотенметров, сбавили ход, распушили закрылки. Раскрыли рампы. Будто взапрвдудесантируют. Тут и звук пошел.Сирена взревела. Пора, мол, ребята.А я в трюме – как бы десант.Проснуться не смог, но вскочил. В виде зомби.Вокруг черт знает что: пещера; темно; двигатели воют, сирена визжит. Исвет в конце тоннеля. Рванул туда, словно в рай.Спасибо борттехнику и штатному расписанию. Парню по службе положено втрюме сидеть. Рампу открывать, закрывать. И вообще за десантомприсматривать.Ох, и крыл лейтенант! Уши заворачивались! Силой слова меня удержал. Недал к хвосту приблизиться и с борта выпасть. Повезло мне. Не совершилтрагический полет.Вернулись все.Экипаж происшествие переварил, помолчал угрюмо. Бить не стал. Так, пнулипару раз – для профилактики.Говорят: «В баню тебя послали?! Вот и дуй туда на хрен!» И много ещеразных идиоматических выражений по поводу того, чтоб молчал в тряпочку.Не дай бог до начальства дойдет!Так что прибыл я на следующее утро принимать обязанности: ключи и паруузбеков, в качестве истопников. То, что узбеки по-русски ни гу-гу и банидо того в глаза не видели, как бы само собой разумелось. Еще они умелипеть свои узбекские песни, курить анашу и растворяться в пространстве.Курнут пару раз и растворяются. Проспал момент – сам печь топи и полымой. А что делать, если у тебя в подручных пара джинов?!Но я тоже парень – не промах. Притерся кой-как. Адаптировался.Местные офицеры по-настоящему любили две вещи: выпить и баню.Парились по царски. С огоньком и коньяком. Гвоздем программы былсибирский способ. Это, когда мужик мазал себя медом, что твой тульскийпряник. Потом сыпал солью.Зачем соль – я не понял. Решил – из фанатизма к Добрынину. Но мнепояснили – метод от пращуров. То есть Добрынин, конечно, древний. Но недо такой степени.В результате это все с медом и солью отправлялось в парилку, и тамнивелировалась разница между баней и долиной смерти. Из кожи начиналибить гейзеры. Открывались поры. Даже те, которых не было.Мужики кряхтели. Краснели. Являлись из парной как витязи ада. Оченьволнующе.Извергнутую влагу компенсировали пивом. Как полагается. Под разговор.Так что выходило – весь мой банный месячник я был сплошным носителемнародных традиций и участником важных бесед: про политику, футбол и натемы женского пола.Полковые жены слыли чем-то вроде породистых лошадей. Их холили. Лелеяли.И использовали по назначению. Чтобы скакать.Ответственный по курсу рассказал мне грустную историю. О том, какоднажды «отправился в командировку». На неделю. К боевой подруге. Всоседний двор.На третье утро вышел вынести мусор, заболтался с приятелем и явилсядомой, как был – с ведром и в тапочках. За что благоверная – женщина,между прочим, строгих правил – нанесла ущерб его мужскому достоинству вколичестве двух шишек на лбу, фонаря под глазом. И еще сотрясением там,где гипотетические мозги. Потому как действовала масштабно: чугуннойсковородкой с длинной ручкой. Чтобы не промахнуться.– Хорошо еще я попался! – подвел итог. – Другой бы и вовсе сдох. Такиеони у нас. Ничего в рот положить нельзя!Загрустил. Пошел кряхтеть и париться.Женских дней в бане не было. Им полагались ванны и домашний уют.Раз в неделю мылась рота обеспечения в количестве одного взвода, и сними мордатый прапорщик. Для порядка.Народ радовался. Поход в баню – почти самоволка. Гремел шайками.Зубоскалил. Орал про Маньку-косую, которую знали все и, судя по всему,довольно подробно.Прапорщик на это хмурился и выписывал для дезинфекции двойную дозухлорки.Назавтра приходили курсанты. Морщили носы. Типа хлорки никогда ненюхали. Вели себя сдержанно. Будущие офицеры, как-никак.Потом уже и наши выбирались. Соблюсти гигиену. Я им пиво подтягивал.Свежие веники. Раков. За что сразу перекочевал в уважаемые люди. Даженаш комвзвода меня отметил: ВРИО Начбани как-никак.По выходным являлся комполка со штабом.Серьезный мужик – кряжистый. Суровый. Настоящий полковник.Командирил уже давно, но ни обелиска на плацу, ни генеральских звездочекна погоны пока не вышло. От вечных мыслей на эту тему имел он суровуюскладку между бровей, мелкие зубы и сложный взгляд, от которогоподчиненные всегда робели и ежились. Даже в бане.С рядовым составом связей, понятно, комполка не поддерживал. Влиберализм не играл. Парился по-командирски. Никому кроме замполитавеником хлестать себя не давал.Вот замполит – тот душевный был мужик. Нагрузится. Крякнет. Никогда незабудет. Подойдет, толкнет в бок:– Угодил! Держи краба!В первый раз, не выдержав его радушия, я поскользнулся и снес все шайкис ближайшей лавки.Замполит расстроился: «Ослаб советский призывник!» Пригласил к столу.Пригляделся. Решил, что пью я невразумительно, и преподал спецкурс.Мастер-класс включал беседу о пользе военной службы, ящик пива иделикатесы в виде корзины раков.Когда мы с замполитом все это уплели и выпили, пространство саморастворилось во мне без всяких джинов. Спасибо узбекам – снесли вподсобку.Там меня откопали подруги Эли. И в ходе невнятной попытки поднять встрой извели всю косметику.Морду-то я потом почти сразу смыл. А вот, что с ногтями делать, понятьне смог. Пришлось до вечера в кустах отсиживаться.Следующую ночь я провел, шлифуя искусство удаления лака с ногтейдрачевым напильником.Выспаться не удалось. Эля обиделась. Военные сборы неслись к трагическойразвязке.И тут я опять уснул. Наверно, с расстройства.Вырос-то на море. Воду любил. Даже дремал в ней порой. Особенно принебольшой качке.Баня наша в аккурат на берегу реки примостилась. Это я к тому, что отпарной мостки прям до воды проложены были. Чтоб, кто желающий, мог сразузаплыв устроить.Вот и полез я. Плюхнулся в реку. Лег на спину. Солнце пригрело.Разморило. И начались сны: о валькирии Эле, ее отце-командире и моемсчастливом от них избавлении. И такая радость пришла, что вспенилисьводы, и вострубили ангелы на небесах. И возликовал я, услышав их трубныйзов. И был послан куда подальше…Сухогрузы на наших реках попадаются ужасно неуклюжие. Хуже трамваев.Зато гудки у них очень даже громкие. И капитаны в выражениях – сплошныевиртуозы. Второй раз от кончины спас меня наш могучий российский язык.Матросы от досады метнули в меня спасательный круг, но я увернулся,отплыл подальше. Показал капитану, что он не прав. Тот мне тоже многочего показал и словесно присовокупил. Тормозить не стал. И на томспасибо. Говорю же, неуклюжие у нас сухогрузы.Прибился я к берегу. Лег на мостки. И так грустно мне стало! Что ниговори, пережил месячник упущенных возможностей. Из самолета не выпал.Под пароход не попал. Разве что – под каток в юбке... Так ведь тоже безперспектив! Не фарт…«Голубой карантин», – одно слово.
См.также
Внешние ссылки
