Русская Википедия:Убежища и убежищные города
Шаблон:Другие значения Шаблон:Стиль Убе́жища — на Древнем Востоке отдельные священные места, считавшиеся неприкосновенными для людского суда; известные помещения (храмы, священные места, дворцы и гробницы правителей) или даже целые районы и города, доставлявшие гарантированную безопасность всякому преследуемому — убийцам, преступникам, неприятелям — с самых ранних, доисторических форм человеческого общества.[1]
Согласно легендам, римское государство возникло из убежищного города, связанного с именем Ромула.[1]
У нас нет памятников убежищ доисторического периода, но их вполне заменяют учреждения ныне живущих племен, стоящих на самой первобытной ступени. Самая примитивная форма убежищШаблон:Уточнить была найдена в 1899 году Спенсером и Гилленом у племён Центральной Австралии. У этих племен имеются священные места, обыкновенно какие-нибудь уединённые пещеры, дающие полную безопасность всякому преследуемому. Это места, где хранятся их величайшие святыни, так называемые чуринги (churinga), таинственные палки и камни, служащие обиталищами душ отошедших и ныне живущих поколений (у австралийцев, как у многих других первобытных племен, существует вера в множественность душ, так что одна из душ может жить вне человека в одной из чуринга). Все вокруг этих хранилищ считается священным и неприкосновенным: преступно сорвать травку, отломать ветку, преследовать зверя, а тем более человека, ищущего там спасения. Аналогичный факт находим на одном из островов Самоа, Уполу, где существует старое дерево, в котором устроил свою обитель бог Vave, и всякий убийца или вообще тяжкий преступник, успевший добраться до этого дерева, считался в безопасности от преследований кровного мстителя. Дерево так и называется — деревом убежища людей.[1]
У других племён и народов роль убежищ играют храмы, домашние очаги (и, следовательно, всякое жилище), гробницы вождей, их дворцы и, наконец, специально назначенные для этого деревни и города. Так, у индейцев Калифорнии всякий добравшийся до храма (vanquech) с этого момента освобождался от всякого преследования, считаясь как бы искупившим свою вину навсегда. Такими же привилегиями пользовались храмы у оджибеев и др. Безопасность, приобретаемая пребыванием у домашнего очага даже личного врага, — еще более обычный факт у первобытных народов. Ни перед чем не отступающий в делах кровной мести или жажды грабежа бедуин или туркмен не только не тронет своего врага, переступившего порог его палатки, но окажет ему величайшее гостеприимство, хотя это в то же время не помешает ему предательски убить своего гостя сейчас после того, как тот покинет его кров. В других местах в роли убежищ выступают гробницы. У галласов Восточной Африки преследуемые находили убежище в домике по соседству с гробницей короля. То же у баротсе Южной Африки, у которых убежищами служат не только гробницы королей, но и резиденции королевы и её первого министра. Подобными же привилегиями убежища пользуется резиденция султана в одном из округов на Борнео, с той только разницей, что преследуемые за спасение своей жизни платят навсегда своей свободой, становясь вместе со своим потомством рабами султана.[1]
Наиболее характерную форму убежищ представляют убежищные города, специально назначенные для спасения преследуемых. Их можно найти не только у евреев (см. ниже), у которых они приобрели уже значение гуманитарного института для неосторожных убийц, но и у первобытных народов, например, у индейцев, у которых, по словам одного писателя XVIII века, «каждое племя имело либо особый дом, либо целое селение, которое служило верным пристанищем для всякого убийцы или несчастного военнопленного, успевшего благополучно добраться до них». У индейцев племени крики такие убежища носили специальное название «белых городов» в противоположность «красным» или «военным городам», не дававшим права убежища. В некоторых местах такие убежища становятся в конце концов местами обязательной ссылки. Так, у кафиров Гиндукуша не только всякий убийца, сам и его семья, но даже зятья его с их потомством обязаны сейчас после совершения убийства покинуть родное селение и переселиться в специально отведенные убежищные города, занимающие целые районы, населенные исключительно изгнанниками и их потомками. Весьма оригинальную форму представляют священные селения, открытые Мэри Кингсли в Западной Африке (Калабаре и Французском Конго). Здесь в специально отведенных селениях и на прилежащих территориях находят себе законное убежище всякие преступники — воры, заклинатели, женщины, имевшие несчастье родить двойню, и т. п.[1]
Подобные убежищные города, притоны всякого сброда, беглого и преступного элемента, по гениальной догадке Фрэзера, могут считаться прототипом древнего Рима, судя по описаниям истории его основания у Ливия, Страбона, Дионисия Галикарнасского, Плутарха — описаниям, которые новейшими историками принимались за сказку. В действительности территория вокруг легендарного храма, воздвигнутого будто бы Ромулом на Капитолийском холме, дававшая убежище и безопасность всяким беглецам, рабам, несостоятельным должникам, убийцам и всякому другому преследуемому элементу, из которого потом образовался грозный Рим, — была не чем иным, как древним религиозным убежищем, санкционированным храмом неизвестного бога, таким же убежищем, как убежищные селения Западной Африки, описываемые Кингсли, или убежища кафиров в Гиндукуше. С какой быстротой образуются большие, сильно организованные оседлости из беглых элементов, примером может послужить история Желтуги, разноплеменной колонии беглых на китайском берегу реки Амура, где 10000-й сброд беглых и искателей приключений, не тревожимый китайским правительством, в самое короткое время создал хорошо организованную мирную республику золотоискателей.[1]
Генезис убежищ кроется в родовых учреждениях первобытных племен, родовом культе и воззрениях табу (Штернберт). Прежде всего, нужно принять во внимание, что круг общения первобытного человека ограничивается ближайшими его соседями, которые являются для него в той или другой степени родственными, и на них, следовательно, косвенно переносятся нормы внутриродовых отношений. А внутри рода жизнь каждого члена считается абсолютно неприкосновенной: каждый сородич пользуется не только защитой и покровительством, но и безнаказанностью даже за убийство сородича. Отсюда всякий, хотя бы и не сородич, но единоплеменник, то есть человек общего происхождения, приобретал безнаказанность, раз он становился под покровительство одного из общеродовых божеств, например очага, древнейшего из родовых божеств, хозяина огня, олицетворявшего одного из предков, быть может, даже и похороненного под очагом. А раз очаг давал защиту единоплеменнику, он давал его тем самым уже всякому, хотя бы и совершенно чуждому, пришельцу — по предположению, что этот последний может оказаться единоплеменником, так как нет никакой возможности знать всех своих единоплеменников, разбросанных часто по огромной территории. Но и все другие боги, кроме хозяина огня, первоначально были родовыми (см. Родовая община, Сравнительное изучение религии, Тотемизм), поэтому храмы и всякие обители божеств давали защиту — в силу расширения идеи внутриродовой безнаказанности — всякому сначала единоплеменнику, а потом и чужаку — защиту общеродового божества, то есть такого, которое было божеством прарода до размножения и разветвления его. Новые, отдельные родовые боги могли и не давать защиты. В этом кроется причина, почему у греков, например, только известные храмы давали право убежища.[1]
Аналогично объясняются и убежища, доставляемые гробницами вождей, которые в глазах первобытного человека являются часто божествами и в то же время прародителями, хотя, быть может, в отдельных случаях только фиктивными: с точки зрения варвара, совершенно достаточно, если гробница хотя бы одного фактического прародителя — вождя служила когда-либо убежищем, чтобы гробницы всяких вождей, по распространенному толкованию табу, в свою очередь пользовались теми же привилегиями. Далее, основания института убежища кроются в воззрениях табу, по которым известные священные места являлись строжайше неприкосновенными. Естественно, что эти кары должны были удерживать даже кровного мстителя от преследования убийцы, осмелившегося искать убежище в запретном месте. С другой стороны, снисходительность богов, которые оставляли безнаказанными самое дерзкое нарушение табу со стороны преследуемого, должно было внушить непреклонное убеждение варвару, что неприкосновенность преследуемого, укрывшегося в святилище, — веление самого божества, которое должно быть исполнено. Что такая неприкосновенность вызывалась именно страхом перед нарушением табу, мы видим на убежищах в Новой Гвинее, где народ вполне уверен, что преследование человека, укрывшегося в храме (dubu), влечет за собою неизбежно паралич рук и ног. Ясно, что право убежища нисколько не носило первоначально морального или гуманитарного характера, являясь простым актом самосохранения против кары за нарушение табу. Поэтому мы видим столько ухищрений, употреблявшихся как преследуемыми, так и преследователями в желании либо сохранить, либо прервать действие табу. Ярким примером может служить выход греческого пленника из храма с веревкой в руках, украденной в алтаре, и радость преследователей, воспользовавшихся тем, что веревка оборвалась. По коренному свойству института табу — все более и более расширять область своего действия и выходить далеко за первоначальные пределы — табу убежища с течением времени во многих местах выработалось в обязательный институт, требовавший создавание убежища для всякого преследуемого, институт убежищных городов, которые мы видели у евреев, индейцев, в Западной Африке и на склонах Гиндукуша. Весьма интересная гипотеза Фрэзера об убежищных городах как прототипе древнего Рима высказана им в его статье «The origin of Totemism» (Fortnightly Review, 1899, апрель), об открытиях убежищ у австралийцев см. работу Спенсера и Гиллена «The natives tribes of Central Australia» (Л., 1900); Мэри Кингсли, «Travels in W. Africa» (Л., 1897) и литературные ссылки в статье Фрэзерa.[1]
См. также
Примечания
Ссылки
